Тринадцатая рота - Страница 75

— Барон! Побойтесь бога. Да у вас же отличнейший двор, лучшего места для конфискованных животных и не сыскать. Ни одна бродяга не удерет.

Петлюровец с той же привычной наглостью, бесцеремонностью пнул Воловичу палкой в живот:

— Ты умник, айн, цвай, драй. Сущая находка. Только не вздумай убежать. Я приставлю к тебе на всякий случай солдата с автоматом. Нет, двоих. Одного ты запросто пристукнешь, жулик.

— Можете даже троих, барон.

— Нет, один останется на воротах охранять меня. Мне ночью снятся видения. Кони, кони… Я ночью ужасно пуглив.

— И давно ли?

— С той поры, как один буденновец рубанул меня по шее. Я был на волоске от смерти. Меня чуть совсем не лишили светлой головы.

— Жаль, — вздохнул Волович.

Барон остановился. Бесцветные глаза его заблестели, будто он поймал того самого буденновца, который располосовал ему шею.

— Ты что сказал?

— Вы ясно слышали, барон, я сказал «жаль», значит, выразил вам свое сожаление.

— Верно. Молодчина, благодарю, — петлюровец потряс палкой, — но если ты, не знаю как тебя звать, да и знать не хочу, сожалеешь, что мне не отрубили голову, я вздерну тебя, сгною в подвале. Я, кстати, присмотрел добрый подвал для трупов.

Волович остановился:

— Барон, кончайте вашу глупую подозрительность, иначе я поверну оглобли назад. У меня пропуск гестапо. И вообще, знайте, с кем имеете дело.

Петлюровец поднял руки:

— Сдаюсь, сдаюсь, сдаюсь!

10. В КОНТОРЕ ТРУЩОБИНА. СТАРОСТЫ ТОРОПЯТСЯ ВЫЛОВИТЬ ПАРТИЗАН

На улице трещал мороз, а в конторе по заключению контрактов на поимку партизан было так жарко, что начальник конторы Трущобин распорядился, чтоб открыли половинку бокового окна.

Холодный воздух ужом сползал с каменного подоконника на пол, вытесняя духотищу, табачный дым, запах потных онуч, валенок, сапог и водочного перегара. Над го-ловами жалкой кучки посетителей — старост и полицаев торжественно раскачивался привязанный на веревках транспарант — кусок мешковины с надписью: "Смерть сукиным сынам!" Возле приемного оконца вывеска под стеклом: "Контора по ловле партизан. Дозволено германскими властями".

Настроение у приезжих подонков было преотличное. Еще бы! Какие-то считанные минуты канцелярской процедуры, и в руках план полного окружения и пленения партизан. Первые счастливцы уже отваливали от оконца начальника конторы, поглаживая карманы, куда только что положили спасительный контракт.

— Теперь крышечка им. На помин коврижки. Вот туточки оне. Вон тута, говорил один из посетителей, пробираясь к выходу.

Другой из счастливчиков — лысый старик в длинной, до пят, шубе, староста из Знаменского района — до того ошалел от счастья, так торопился окружить партизан, что сунулся вместо двери в окно и лбом вышиб его. Со звоном посыпались стекла.

Не вытерпев, Трущобин вышел в зал:

— Господа! Да что же вы делаете? Куда прете? Окно вышибли, сейчас опрокинете стойку. Эка вам приспичило! Эка не терпится разделаться с партизанами!

— С нужды! С потребу! Спасу от них нет. Продыху. С закажного куста пуляют. В ночь носа не кажи. По нужде не сходишь. С горшком так и спишь.

— А в нас!.. В нас что делается, в Дорогобужье! — кричал через головы жалобщиков высокий, худой как смерть верзила. — Всех старост поперевешали. А троих в речке утопили. Совсем обнаглели. В полночь заявляются, мешок на голову и тащат. Помогите, ваш благородие! Невыносимо.

— Помогать вам будут каратели, их отряды, — разъяснил Трущобин. — Мы лишь оказываем добровольную услугу карателям, составляем списки партизанских очагов, ведем учет ваших запросов и передаем все данные куда следует. Так что, ау видер зейн! Прошу по порядочку к окну.

— А долго ли будут рассматривать наши заявки? — спросил рябой мужчина с повязкой полицая на рукаве черной шинели.

Трущобин оглянулся:

— Вы, как вижу, горите нетерпением?

— Так точно! Нельзя ли мою заявочку как-либо побыстрей? Я бы вас… — он сунул руку в карман.

— Пройдите со мной, — тихо кивнул Трущобин. — Я вас в первую очередь запишу.

Рябой последовал за Трущобиным за фанерную перегородку. Там он сразу выложил на стол пачку советских червонцев.

— О, новенькие! — обрадовался Трущобин, беря деньги. — Где же вы такие достали?

Рябой замялся. Вопрос ему был не по душе, но делать нечего, надо отвечать. Проявившее любезность начальство ждет.

— Сельпо с приятелем обчистили, когда Красная Армия отступала, — нехотя сознался он.

— И много ли вы хапанули?

— Так, пустяки. Один чемоданчик.

Трущобин сел за стол, взял из стопы бланков листок.

— Ваша фамилия, имя, отчество?

— Алексей. Лешка Шкрыба.

— Место жительства или работы, господин Шкрыба?

— Город Ярцево, полиция. Дорожный постовой.

— Что знаете о партизанах?

— Знаю, что скрываются в лесах юго-восточнее Ярцева, а где точно — не ведаю. Они неуловимы. Налетают и хватают. Моего приятеля Фильку днем утащили.

— Где скрываетесь сами? Днем?

— Днем я стою на дороге, охраняю участок.

— Ночью?

— Ночью сижу под полом у Дуськи.

— Какой Дуськи?

— Дуська — это моя любовница. Мы с ней за воровство в одной тюрьме сидели. А теперь я с ней… Живу.

— Точный адрес Дуськи? Рябой протянул записку:

— Вот вам. Тут все обозначено. Улица, номер дома, квартира.

— Где прячете ценности?