Тринадцатая рота - Страница 137

137

Пока произносился этот короткий монолог, Гуляйбабка подготовил к чтению еще одно письмо. Впрочем, это было не письмо, а страницы из дневника, которые владелец обер-лейтенант Фридрих Бишеле отсылал своей супруге.

— "В мрачную пустыню вступили мы на танках, — читал Гуляйбабка. — Кругом ни одного человека, но всюду и везде, в лесах и болотах носятся тени мстителей. Это партизаны. Неожиданно, точно вырастая из-под земли, они нападают на нас, режут и исчезают, как дьяволы, проваливаются в преисподнюю. Проклятие, никогда и нигде на войне мне не приходилось переживать ничего подобного. С призраками я не могу воевать. Сейчас я пишу дневник и с тревогой смотрю на заходящее солнце — лучше не думать… Наступает ночь, и я чувствую, как из темноты неслышно ползут, подкрадываются тени, и меня охватывает леденящий ужас".

Гуляйбабка обратился к кочегарившему у костра деду Артему:

— Ай-яй-яй, дед Авдошенко. Какого страху нагнал ты на обер-лейтенанта! Душа у бедняги вскочила в пятки.

— Я что? Я безоружный проводник, — усмехнулся Артем. — Это все они вот, ребята.

— А тень ваша, тень!

— Ну разве что тень. Гуляйбабка вскрыл четвертое письмо:

— А вот что думает один из тех, кто не боится теней. Он пишет: "Дорогой папа! Радуйся и танцуй. Мы одерживаем победу за победой. Прочесывая Брянские леса, мы спалили уже тридцать семь деревень. Вчера к этому счету добавили еще восемь — Липово, Першено, Дорожово, Ромашево, Васильевка, Денисовка, Николаевка, Ляды. О, если б ты видел, папа, как красиво горели дома партизан! Мы умирали со смеху и здорово погрелись у гигантских костров. Работы у нас еще много. Мы стараемся не оставить в лесах ни одной деревни, ни одного дома. В селе Липове местные жители просили нас не трогать один дом для детей. Но мы выбросили этих детей на снег, как щенят, а дом подпалили. За проявленную храбрость мне, папа, вручили Железный крест. Я в восторге! Я на крыльях ангела! Пылающий факел в моих твердых руках. Я готов подпалить весь мир! До свидания. Ждите от меня новых побед!"

Гуляйбабка скомкал письмо и бросил в костер.

— Подпаливать мир этому оберу не придется. Как гласит внизу приписка окопных друзей, обер-лейтенант Крах во время ночлега в деревне убит долбнёю.

— Аминь убиенному! Слава долбне! — зашумели партизаны. — Кто же это постарался укокошить обера?

— А это, брянцы, вам лучше знать. Я гость, — сказал Гуляйбабка и взял из мешка еще один конверт. — Вашему вниманию предлагается письмо… Нет, извиняюсь, не письмо. Тут прямо сказано: «Завещание». Итак, завещание фельдфебеля пятой пехотной роты сто пятого пехотного полка Фрица Карке, разжалованного за какую-то провинность в рядовые и сосланного в штрафной батальон. "Через час я, национальный герой Германии, кавалер двух Железных крестов и двух медалей "За зимовку в России", отправляюсь в сто первое «победное» наступление на дзот, перед которым уже одержали «победу» семь наших рот. Сто побед принесли мне осколок в зад, потерю любимой супруги (она удрала со штурмовиком) и тяжкую коросту, от которой я, национальный герой, чешусь день и ночь и вспоминаю добрым словом фюрера. Предстоящая сто первая «победа», чувствую сердцем, приведет меня к окончательной «победе», именуемой могилой.

Покидая белый свет, милую мне Германию и отправляясь с помощью фюрера в царство вечной ночи, я, национальный герой Фриц Карке, завещаю всем парням и девушкам Германии: Первое. Послать к бельгийской кобыле под хвост всех, кто затевает войны за чужие земли. Не оставляйте свои первые ночи для штурмовиков! Второе. Свое несметное «богатство», нажитое мной на войне, а именно: вшей, блох и коросту, я завещаю нашему мудрому Адольфу Гитлеру. Да чешется он сукин сын — и в могиле. Позор слепцам! Слава прозревшим!"

Комиссар Бондаренко, взяв у Гуляйбабки письмо, обратился к партизанам:

— Я думаю, товарищи, это письмо нам надо размножить и распространить по всему фронту. Пусть солдаты рейха читают исповедь своего собрата и думают: "А надо ли им идти в сто первое «победное» наступление?" Кто за это предложение?

Руки, шапки, буденовки, автоматы, винтовки взметнулись над головами. Дед Артем поднял пылающую головешку: так тому и быть!

Комиссар подозвал Гуляйбабку:

— Иван Алексеич, вас приглашает генерал.

17. СВАДЬБА В ПОЛИЦИИ

— Гей, Прохор Силыч!

— Слушаю вас, сударь.

— Резвую тройку в сани да кнут повеселей.

Прохор Силыч одернул под витым ремнем меховую поддевку:

— Значит, едем. Давно бы пора, а то кони застоялись. Все сидим да сидим…

Он нахлобучил на уши шапку, сунул за пояс кнут, снял с теплых кирпичей обогрейки овчинные рукавицы, спросил:

— А далеко ли едем, сударь?

— В загс, Прохор Силыч. В полицейский загс.

— Батюшки! Ай женитесь, что ль?

— Да, женюсь, Прохор Силыч! Конец холостяцкому житью.

— Но, позвольте, у вас же есть невеста. Марийка!

— Другую нашел, — Гуляйбабка взглянул на распахнувшуюся дверь. — Да вот и она.

В землянку, пропустив впереди себя робкую молоденькую девушку в белой шубейке, с короткой до плеч фатой на голове, вошел генерал Емлютин. Будто назло трескучему морозу, он был в солдатской гимнастерке, на которой поблескивала Золотая Звезда Героя. Емлютин подвел девушку к Гуляйбабке и, держа ее за плечи, сказал:

— Принимай, Иван Алексеич. Самую лучшую девушку Брянщины, самую отважную партизанку доверяем тебе. Береги ее. Именем крестного отца прошу!

137