Тринадцатая рота - Страница 132

К оглавлению

132

Фон Шпиц, забыв о боли, вскочил и, размахивая письмом, закричал:

— Хох фюреру! Зиг хайль Германии! Вперед, фон Шпицы! Хох! Хох! Хох!

В палату вбежали санитары, врачи, ходячие больные.

— Что с вами, господин генерал?! С чего такая радость?

— Поздравьте меня. Обнимите. У меня великая радость! Величайшая радость!

— Но скажите же какая?

Фон Шпиц, сидя на койке, поднял в потолок палец:

— У меня… У меня родился внук! Продолжатель славного рода фон Шпицев!

Все кинулись поздравлять фон Шпица. Кто-то из врачей преподнес обалдевшему, плачущему от счастья дедушке букет бумажных цветов. Начальник госпиталя распорядился по этому поводу откупорить бутылку искристого шампанского, что было тут же исполнено. Однако выпить за продолжателя славного рода Шпицев не пришлось. В тот момент, когда шампанское уже было разлито по бокалам, счастливый дедушка фон Шпиц заглянул в письмо, пошатнулся и, простонав: "Проклятье!", рухнул на постель.

Доктор кинулся к больному, начальник госпиталя подхватил упавшее на пол письмо и прочитал бросившиеся в глаза жирно подчеркнутые строчки: "О, какой был я идиот, что послал за отсрочкой к кляйсляйтеру Марту! Прими удар судьбы, папа. Твой внук такой же рыжий и конопатый, как и кляйсляйтер!"

Фон Шпицу ничто уже не помогало: ни уколы, ни таблетки успокоительного, ни сеансы психиатра. Он впал в прострацию и, лежа с открытыми глазами, днем и ночью произносил только одно слово: "Проклятье!"

Кому адресовалось это слово, никто не знал. Даже опытнейший следователь гестапо, просидевший у койки больного неотступно восемь суток и применявший разные тонкие хитрости, безнадежно махнул рукой и собственноручно написал на корке уголовного дела:

"К кому относится проклятие генерала фон Шпица: к кляйсляйтерам Германии, войне с Россией или сухиничской старухе, установить невозможно. Подследственный полностью парализован. Дело разбирательством прекращено".

14. ТРЕТИЙ СУДЕБНЫЙ ПРОЦЕСС ПО ДЕЛУ КАРКЕ

— Фельдфебель Карке! Отвечайте военно-полевому суду со всей искренностью и неутайкой: что вы делали, когда поднялись на крюке мостового подъемного крана к вагону, в котором находился бригаденфюрер Поппе?

Карке встал, пригладил рыжую бороду, которая успела у него отрасти за время следствия, а точнее — с того дня, когда рухнул в Десну хвостовой вагон поезда Брянск — Смоленск.

— Господа судьи. Я всегда говорил со всей искренностью и даю вам слово говорить и дальше в том же духе, ничего от вас не утаивая и не мошенничая перед вами, так как мошенников сейчас развелось так много, что мне нет смысла добавлять к их стаду еще одного негодяя. С ними я уже имел «счастье» столкнуться на фронте и в тылу. На фронте у меня украли ордер на сорок семь десятин земли, а в тылу и того хуже. Там сперли мою жену.

— Ваша жена к делу не относится, — сказал знакомый Карке по прежним двум процессам судья. — Говорите по существу: что вы делали, когда поднялись на крюке мостового крана?

— Отвечаю, господин судья. Когда я, фельдфебель бывшей пятой пехотной роты ныне не существующего сто пятого пехотного полка, временно исполняющий обязанности командира похоронного бронепоезда Фриц Карке, поднялся на крюке подъемного мостового крана над рухнувшей фермой железнодорожного моста, то я увидел, что одно звено фермы все же уцелело, а на нем висит вверх колесами вагон, а в окне вагона — бледный как снег господин шеф гестапо.

— И вы, конечно, сразу заговорили с ним? — задал наводящий вопрос судья.

— Нет, что вы, господин судья! Я действовал по инструкции, осторожно. Вначале я осмотрел всю панораму крушения и попытался представить, откуда партизаны атаковали мост. И знаете, господа судьи, мне было удивительно. Справа и слева от моста — голый луг, лес километрах в двух, кругом натыканы наши огневые точки, а мост взлетел на воздух. Да еще как взлетел! Ах, если бы вы видели, что там произошло! Груды вагонов, колес, рельсов, балок… Лишь один кусочек моста остался невредимым, а на нем…

— Что на нем?

— А на нем, господа судьи, вверх колесами вагон с бригаденфюрером. Видать, одному богу было угодно забросить его туда и повесить буквально на одном волоске.

— Что было угодно богу, оставьте это для бога, — прервал военный прокурор. — Потрудитесь лучше точнее отвечать на вопросы господина судьи, а он, кажется, ясно спрашивал, что вы делали, когда подъехали на крюке крана к господину бригаденфюреру.

— Я уже сказал, господин прокурор, что вначале я осмотрел панораму крушения, а затем…

— Вот об этом и говорите.

— А затем, как мне и было приказано, я начал развлекать бригаденфюрера.

— Ну и как вы его развлекали? — задал вопрос помощник судьи, майор с рассеченной осколком губой. — Мило развлекали, вежливо или чем-либо его унизили, оскорбили?

— О, что вы, господин судья! — улыбнулся, разведя руками, Карке. — Как можно грубить такой важной шишке — бригаденфюреру! Я ни разу, ни одним скверным словом не обозвал даже своего фельдфебеля, хотя знал, что он законченная свинья. А тут… Как можно. Я вежливо поздоровался с ним, поздравил с благополучным исходом крушения, а потом стал успокаивать.

— Вот, вот. Это суду как раз и надо, — обрадовался прокурор, — говорите, рассказывайте, как вы его успокаивали? Мирная у вас текла беседа или натянутая?

— Абсолютно мирная, господин прокурор. Я объяснил бригаденфюреру, что вагон, в котором они изволили сидеть, висит на волоске и с ним может произойти всякое: рухнет ферма моста, оборвется буфер, лопнет трос подъемного крана и так далее.

132